Николая агафонова есть повесть да исправится молитва моя

Николая агафонова есть повесть да исправится молитва моя

Да исправится молитва моя Повесть

Выстрелы еще слышались, но уже в отдалении. Анна огляделась. Поле, слегка припорошенное снегом, казалось серым, мертвенным. Таким же мертвенным, как и лицо майора Коновалова. Эту мертвенность подчеркивали багровые пятна, проступившие сквозь бинты, и безучастный взгляд раненого. Анна уже пыталась тащить раненого, но эти бесплодные попытки пришлось оставить. Слишком грузен был майор, ее хрупких сил не хватало. Подумывала ползти за подмогой, но именно этот взгляд, безразличный к собственной судьбе и вообще ко всему вокруг, удерживал медсестру. Ей казалось, что жизнь в Коновалове теплится лишь благодаря ее присутствию, а отползи она на несколько шагов, и уже не понадобится никакая подмога.

– Потерпите, товарищ майор, – сказала Анна и увидела, как на мгновение ожил взгляд майора, а его лицо дернулось, словно от ухмылки. Затем взгляд вновь потух.

Женщина в отчаянии еще раз огляделась – сквозь дымку, застилающую искореженное взрывами поле, ей почудилось движение. Мелькнули силуэты в серых шинелях.

– Боже милостивый! Да это же свои. – Анна вскочила и замахала руками: – Эй, сюда! Сюда! – И тут же почувствовала острый толчок в спину.

Она с удивлением поглядела назад. Никого, только вдруг небо дрогнуло, а затем, словно гигантская карусель, провернулось на невидимой оси раз, потом другой.

– Господи помилуй! – прошептала Анна, и земля вздыбилась и ударила женщину своей мерзлой твердью в лицо. Обжигающая боль заполнила все ее существо, а затем и небо, и боль, и страх, и отчаяние погрузились в непроглядную тьму.

Впереди что-то светлело. Анна шагнула к свету и оказалась в храме. Храм сиял белизной, словно умытый солнечным светом. Мимо нее прошли три юные гимназистки с нотами в руках. Анна чуть не вскрикнула, признав в одной из девушек свою сестру Олю, но та обернулась и прижала палец к губам. Анна сдержалась и последовала за сестрой, одновременно вдруг осознав, что она сама и есть одна из этих девушек-гимназисток. «Это же сон», – догадалась Анна и тут же испугалась, что может проснуться. Возле амвона они опустились на колени и запели. Хрустальная чистота трехголосного созвучия вознесла под своды купола Божественные слова псалмопевца: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою, воздеяние руку моею…»

В священнике, стоящем у престола, Анна узнала протоиерея Владимира Каноникова, расстрелянного красными в восемнадцатом. От его кадильницы струился розовый дымок, маленькими облачками медленно выплывая из раскрытых Царских врат, наполняя храм душистой легкостью аромата. Свет стал меркнуть. Анна оглянулась и увидела, что стоит уже одна, и не в храме, а посреди лагерного барака. Барак был пустым и потому казался особенно мрачным. Она осмотрелась в надежде увидеть хоть кого-нибудь. Ни единой души, только голые нары. Сердце сжалось. Все тело налилось тяжестью, так что захотелось лечь на нары. Но при этом Анна понимала, что если она сейчас ляжет, то уже никогда не встанет. Она опустилась на колени и запела:

– Господи! Воззвах к Тебе, услыши мя, вонми гласу моления моего, внегда воззвати ми к Тебе!

И с первыми словами молитвы барак просветлел. Стены его раздвинулись и стали прозрачными. Она вновь была посреди храма, но уже в окружении монахинь и послушниц монастыря. Они пели тот же прокимен. Анна оглянулась. На игуменском месте стояла матушка настоятельница. Она вначале приветливо улыбнулась Анне, а затем слегка погрозила ей пальцем: мол, не смей отвлекаться на службе.

Сознание возвращалось постепенно. Сначала мир ожил в звуках чьих-то голосов, шепота, скрипа и шуршания. Потом пришла память. Память о жгучей боли. Веки ее дрогнули, но открывать глаза было страшно. Казалось, если их открыть, вернется боль. В ее сознании продолжал звучать великопостный прокимен: «Положи, Господи, хранение устом моим, и дверь ограждения о устнах моих».

Пожилая санитарка, сидевшая возле ее кровати, отложила спицы с вязаньем и прислушалась. Не разобрав, что шепчет раненая, она встала и торопливо вышла из палаты.

Анна вновь услышала голоса и наконец решилась открыть глаза. Прямо над собою увидела склоненное лицо подполковника медицинской службы Смышлянского.

«Не уклони сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех», – мысленно произнесла Анна окончание прокимна, но губы при этом у нее дрогнули. Смышлянский подумал, что она собирается заговорить, и испуганно замахал рукой:

– Не разговаривайте, Анна Александровна, не надо! Лежите спокойно.

По щекам Анны потекли слезы, исчезая в бинтах, тугой повязкой обрамлявших лицо.

– Ну что вы, голубушка? Теперь-то чего? – пробормотал в растерянности доктор и обернулся к санитарке: – Надежда Ивановна, два кубика, пожалуйста, и можно дать теплой водички.

После укола и нескольких глотков воды Анна заснула. Когда проснулась, было уже утро. На побеленном потолке палаты играли солнечные блики. Она вспомнила, как ее старенькая няня, Анисия Егоровна, уверяла их с сестрой Олей, что это не солнечные зайчики, как их обычно называли, а свет, исходящий от Ангелов, когда они прилетают в чей-нибудь дом.

Да исправится молитва моя

СОДЕРЖАНИЕ.

СОДЕРЖАНИЕ

Николай Викторович Агафонов

ДА ИСПРАВИТСЯ МОЛИТВА МОЯ

Выстрелы ещё слышались, но уже в отдалении. Анна огляделась. Поле, слегка припорошенное снегом, казалось серым, мертвенным. Таким же мертвенным, как и лицо майора Коновалова. Эту мертвенность подчеркивали багровые пятна, проступившие сквозь бинты, и безучастный взгляд раненого. Анна уже пыталась тащить раненого, но эти бесплодные попытки пришлось оставить. Слишком грузен был майор, ее хрупких сил не хватало. Подумывала ползти за подмогой, но именно этот взгляд, безразличный к собственной судьбе и вообще ко всему вокруг, удерживал медсестру. Ей казалось, что жизнь в Коновалове теплится лишь благодаря ее присутствию, а отползи она на несколько шагов, и уже не понадобится никакая подмога.

— Потерпите, товарищ майор, — сказала Анна и увидела, как на мгновение ожил взгляд майора, а его лицо дернулось, словно от ухмылки. Затем взгляд вновь потух.

Женщина в отчаянии еще раз огляделась — сквозь дымку, застилающую искореженное взрывами поле, ей почудилось движение. Мелькнули силуэты в серых шинелях.

— Боже милостивый! Да это же свои. — Анна вскочила и замахала руками: — Эй, сюда! Сюда! — И тут же почувствовала острый толчок в спину.

Она с удивлением поглядела назад. Никого, только вдруг небо дрогнуло, а затем, словно гигантская карусель, провернулось на невидимой оси раз, потом другой.

— Господи помилуй! — прошептала Анна, и земля вздыбилась и ударила женщину своей мерзлой твердью в лицо. Обжигающая боль заполнила все ее существо, а затем и небо, и боль, и страх, и отчаяние погрузились в непроглядную тьму.

Впереди что-то светлело. Анна шагнула к свету и оказалась в храме. Храм сиял белизной, словно умытый солнечным светом. Мимо нее прошли три юные гимназистки с нотами в руках. Анна чуть не вскрикнула, признав в одной из девушек свою сестру Олю, но та обернулась и прижала палец к губам. Анна сдержалась и последовала за сестрой, одновременно вдруг осознав, что она сама и есть одна из этих девушек-гимназисток. «Это же сон», — догадалась Анна и тут же испугалась, что может проснуться. Возле амвона они опустились на колени и запели. Хрустальная чистота трехголосного созвучия вознесла под своды купола Божественные слова псалмопевца: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою, воздеяние руку моею. »

В священнике, стоящем у престола, Анна узнала протоиерея Владимира Каноникова, расстрелянного красными в восемнадцатом. От его кадильницы струился розовый дымок, маленькими облачками медленно выплывая из раскрытых Царских врат, наполняя храм душистой легкостью аромата. Свет стал меркнуть. Анна оглянулась и увидела, что стоит уже одна, и не в храме, а посреди лагерного барака. Барак был пустым и потому казался особенно мрачным. Она осмотрелась в надежде увидеть хоть кого-нибудь. Ни единой души, только голые нары. Сердце сжалось. Все тело налилось тяжестью, так что захотелось лечь на нары. Но при этом Анна понимала, что если она сейчас ляжет, то уже никогда не встанет. Она опустилась на колени и запела:

— Господи! Воззвах к Тебе, услыши мя, вонми гласу моления моего, внегда воззвати ми к Тебе!

И с первыми словами молитвы барак просветлел. Стены его раздвинулись и стали прозрачными. Она вновь была посреди храма, но уже в окружении монахинь и послушниц монастыря. Они пели тот же прокимен. Анна оглянулась. На игуменском месте стояла матушка настоятельница. Она вначале приветливо улыбнулась Анне, а затем слегка погрозила ей пальцем: мол, не смей отвлекаться на службе.

Сознание возвращалось постепенно. Сначала мир ожил в звуках чьих-то голосов, шепота, скрипа и шуршания. Потом пришла память. Память о жгучей боли. Веки ее дрогнули, но открывать глаза было страшно. Казалось, если их открыть, вернется боль. В ее сознании продолжал звучать великопостный прокимен: «Положи, Господи, хранение устом моим, и дверь ограждения о устнах моих».

Пожилая санитарка, сидевшая возле ее кровати, отложила спицы с вязаньем и прислушалась. Не разобрав, что шепчет раненая, она встала и торопливо вышла из палаты.

Анна вновь услышала голоса и наконец решилась открыть глаза. Прямо над собою увидела склоненное лицо подполковника медицинской службы Смышлянского.

«Не уклони сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех», — мысленно произнесла Анна окончание прокимна, но губы при этом у нее дрогнули. Смышлянский подумал, что она собирается заговорить, и испуганно замахал рукой:

— Не разговаривайте, Анна Александровна, не надо! Лежите спокойно.

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Николая агафонова есть повесть да исправится молитва моя

• ЖАНРЫ
• АВТОРЫ
• КНИГИ 528 371
• СЕРИИ
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 457 232

Протоиерей Николай Агафонов

Свет золотой луны. Повести

Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви № ИС 10-11-0939

© Агафонов Николай, протоиерей, 2010

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Да исправится молитва моя

Выстрелы еще слышались, но уже в отдалении. Анна огляделась. Поле, слегка припорошенное снегом, казалось серым, мертвенным. Таким же мертвенным, как и лицо майора Коновалова. Эту мертвенность подчеркивали багровые пятна, проступившие сквозь бинты, и безучастный взгляд раненого. Анна уже пыталась тащить раненого, но эти бесплодные попытки пришлось оставить. Слишком грузен был майор, ее хрупких сил не хватало. Подумывала ползти за подмогой, но именно этот взгляд, безразличный к собственной судьбе и вообще ко всему вокруг, удерживал медсестру. Ей казалось, что жизнь в Коновалове теплится лишь благодаря ее присутствию, а отползи она на несколько шагов, и уже не понадобится никакая подмога.

– Потерпите, товарищ майор, – сказала Анна и увидела, как на мгновение ожил взгляд майора, а его лицо дернулось, словно от ухмылки. Затем взгляд вновь потух.

Женщина в отчаянии еще раз огляделась – сквозь дымку, застилающую искореженное взрывами поле, ей почудилось движение. Мелькнули силуэты в серых шинелях.

– Боже милостивый! Да это же свои. – Анна вскочила и замахала руками: – Эй, сюда! Сюда! – И тут же почувствовала острый толчок в спину.

Она с удивлением поглядела назад. Никого, только вдруг небо дрогнуло, а затем, словно гигантская карусель, провернулось на невидимой оси раз, потом другой.

– Господи помилуй! – прошептала Анна, и земля вздыбилась и ударила женщину своей мерзлой твердью в лицо. Обжигающая боль заполнила все ее существо, а затем и небо, и боль, и страх, и отчаяние погрузились в непроглядную тьму.

Впереди что-то светлело. Анна шагнула к свету и оказалась в храме. Храм сиял белизной, словно умытый солнечным светом. Мимо нее прошли три юные гимназистки с нотами в руках. Анна чуть не вскрикнула, признав в одной из девушек свою сестру Олю, но та обернулась и прижала палец к губам. Анна сдержалась и последовала за сестрой, одновременно вдруг осознав, что она сама и есть одна из этих девушек-гимназисток. «Это же сон», – догадалась Анна и тут же испугалась, что может проснуться. Возле амвона они опустились на колени и запели. Хрустальная чистота трехголосного созвучия вознесла под своды купола Божественные слова псалмопевца: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою, воздеяние руку моею…»

В священнике, стоящем у престола, Анна узнала протоиерея Владимира Каноникова, расстрелянного красными в восемнадцатом. От его кадильницы струился розовый дымок, маленькими облачками медленно выплывая из раскрытых Царских врат, наполняя храм душистой легкостью аромата. Свет стал меркнуть. Анна оглянулась и увидела, что стоит уже одна, и не в храме, а посреди лагерного барака. Барак был пустым и потому казался особенно мрачным. Она осмотрелась в надежде увидеть хоть кого-нибудь. Ни единой души, только голые нары. Сердце сжалось. Все тело налилось тяжестью, так что захотелось лечь на нары. Но при этом Анна понимала, что если она сейчас ляжет, то уже никогда не встанет. Она опустилась на колени и запела:

– Господи! Воззвах к Тебе, услыши мя, вонми гласу моления моего, внегда воззвати ми к Тебе!

И с первыми словами молитвы барак просветлел. Стены его раздвинулись и стали прозрачными. Она вновь была посреди храма, но уже в окружении монахинь и послушниц монастыря. Они пели тот же прокимен. Анна оглянулась. На игуменском месте стояла матушка настоятельница. Она вначале приветливо улыбнулась Анне, а затем слегка погрозила ей пальцем: мол, не смей отвлекаться на службе.

Сознание возвращалось постепенно. Сначала мир ожил в звуках чьих-то голосов, шепота, скрипа и шуршания. Потом пришла память. Память о жгучей боли. Веки ее дрогнули, но открывать глаза было страшно. Казалось, если их открыть, вернется боль. В ее сознании продолжал звучать великопостный прокимен: «Положи, Господи, хранение устом моим, и дверь ограждения о устнах моих».

Пожилая санитарка, сидевшая возле ее кровати, отложила спицы с вязаньем и прислушалась. Не разобрав, что шепчет раненая, она встала и торопливо вышла из палаты.

Анна вновь услышала голоса и наконец решилась открыть глаза. Прямо над собою увидела склоненное лицо подполковника медицинской службы Смышлянского.

«Не уклони сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех», – мысленно произнесла Анна окончание прокимна, но губы при этом у нее дрогнули. Смышлянский подумал, что она собирается заговорить, и испуганно замахал рукой:

– Не разговаривайте, Анна Александровна, не надо! Лежите спокойно.

По щекам Анны потекли слезы, исчезая в бинтах, тугой повязкой обрамлявших лицо.

– Ну что вы, голубушка? Теперь-то чего? – пробормотал в растерянности доктор и обернулся к санитарке: – Надежда Ивановна, два кубика, пожалуйста, и можно дать теплой водички.

После укола и нескольких глотков воды Анна заснула. Когда проснулась, было уже утро. На побеленном потолке палаты играли солнечные блики. Она вспомнила, как ее старенькая няня, Анисия Егоровна, уверяла их с сестрой Олей, что это не солнечные зайчики, как их обычно называли, а свет, исходящий от Ангелов, когда они прилетают в чей-нибудь дом.

Снег лежал везде. На тротуаре, на крышах соседних домов, на деревьях. На попоне, прикрывавшей спину понурой кобылки, запряженной в сани. На картузе и сутулых плечах кучера, что ожидал седока напротив их дома. Даже пышные усы и борода извозчика были покрыты инеем.

Сестренки Берестовы, Оля шести и Аня пяти лет, уткнулись разгоряченными лбами в холодное оконное стекло. Ямщик дремал. Смешной кучер, как можно дремать на морозе? А может, он не кучер, а Дед Мороз? Оля и Аня прыснули смехом от такого нелепого предположения. Этого ямщика они видели много раз и раньше. Но где же тогда Дед Мороз? До того как прилипнуть к окну, они с визгом и хохотом носились по залу. Их мама, Анастасия Аркадьевна, вместе с горничной Полиной наряжала елку. Вначале девочки тоже помогали взрослым, пока можно было вешать игрушки на нижние ветки. Потом начали шалить. Анастасия Аркадьевна прикрикнула на них, а когда сестры присмирели, предложила им подойти к окну и попросить у Деда Мороза подарков на Рождество.

В доме Александра Всеволодовича Берестова, директора мужской классической гимназии, как и во всех прочих домах уездного города Кузьминска, готовились к встрече Рождества и нового, 1906 года. Менялись ковры и портьеры во всем доме. Этот ритуал неизменно совершался к Рождеству и Пасхе, чтобы подчеркнуть особую торжественность события. Дом действительно словно преображался, но Александр Всеволодович каждый раз подтрунивал над этим обычаем, называя его купеческим. Его супруга, Анастасия Аркадьевна, уязвленная иронией мужа, в долгу не оставалась:

– Милый мой, у тебя кругозор уездного дворянина. А между прочим, в Петербурге, в домах аристократов, к Рождеству и Пасхе тоже настилают праздничные ковры и меняют портьеры.

Анастасия Аркадьевна, дочь отставного полковника от инфантерии, получила образование в Петербургском пансионе благородных девиц. Она так никогда и не смирилась с пребыванием в глухой провинции и считала свою жизнь загубленной. Если она о чем-то беседовала с приходившими к ним гостями, то всякий раз поворачивала разговор к воспоминаниям о Петербурге. Александр Всеволодович и в этом случае не отказывал себе в удовольствии беззлобно подшучивать над столичной ностальгией супруги. К разладу в семье эти взаимные колкости не приводили, а лишь повышали тонус общего настроения.

Да исправится молитва моя

Агафонов Николай Викторович

Содержание

• В начало
• Перейти на

Николай Викторович Агафонов

ДА ИСПРАВИТСЯ МОЛИТВА МОЯ

Выстрелы ещё слышались, но уже в отдалении. Анна огляделась. Поле, слегка припорошенное снегом, казалось серым, мертвенным. Таким же мертвенным, как и лицо майора Коновалова. Эту мертвенность подчеркивали багровые пятна, проступившие сквозь бинты, и безучастный взгляд раненого. Анна уже пыталась тащить раненого, но эти бесплодные попытки пришлось оставить. Слишком грузен был майор, ее хрупких сил не хватало. Подумывала ползти за подмогой, но именно этот взгляд, безразличный к собственной судьбе и вообще ко всему вокруг, удерживал медсестру. Ей казалось, что жизнь в Коновалове теплится лишь благодаря ее присутствию, а отползи она на несколько шагов, и уже не понадобится никакая подмога.

— Потерпите, товарищ майор, — сказала Анна и увидела, как на мгновение ожил взгляд майора, а его лицо дернулось, словно от ухмылки. Затем взгляд вновь потух.

Женщина в отчаянии еще раз огляделась — сквозь дымку, застилающую искореженное взрывами поле, ей почудилось движение. Мелькнули силуэты в серых шинелях.

— Боже милостивый! Да это же свои. — Анна вскочила и замахала руками: — Эй, сюда! Сюда! — И тут же почувствовала острый толчок в спину.

Она с удивлением поглядела назад. Никого, только вдруг небо дрогнуло, а затем, словно гигантская карусель, провернулось на невидимой оси раз, потом другой.

— Господи помилуй! — прошептала Анна, и земля вздыбилась и ударила женщину своей мерзлой твердью в лицо. Обжигающая боль заполнила все ее существо, а затем и небо, и боль, и страх, и отчаяние погрузились в непроглядную тьму.

Впереди что-то светлело. Анна шагнула к свету и оказалась в храме. Храм сиял белизной, словно умытый солнечным светом. Мимо нее прошли три юные гимназистки с нотами в руках. Анна чуть не вскрикнула, признав в одной из девушек свою сестру Олю, но та обернулась и прижала палец к губам. Анна сдержалась и последовала за сестрой, одновременно вдруг осознав, что она сама и есть одна из этих девушек-гимназисток. «Это же сон», — догадалась Анна и тут же испугалась, что может проснуться. Возле амвона они опустились на колени и запели. Хрустальная чистота трехголосного созвучия вознесла под своды купола Божественные слова псалмопевца: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою, воздеяние руку моею. »

В священнике, стоящем у престола, Анна узнала протоиерея Владимира Каноникова, расстрелянного красными в восемнадцатом. От его кадильницы струился розовый дымок, маленькими облачками медленно выплывая из раскрытых Царских врат, наполняя храм душистой легкостью аромата. Свет стал меркнуть. Анна оглянулась и увидела, что стоит уже одна, и не в храме, а посреди лагерного барака. Барак был пустым и потому казался особенно мрачным. Она осмотрелась в надежде увидеть хоть кого-нибудь. Ни единой души, только голые нары. Сердце сжалось. Все тело налилось тяжестью, так что захотелось лечь на нары. Но при этом Анна понимала, что если она сейчас ляжет, то уже никогда не встанет. Она опустилась на колени и запела:

— Господи! Воззвах к Тебе, услыши мя, вонми гласу моления моего, внегда воззвати ми к Тебе!

И с первыми словами молитвы барак просветлел. Стены его раздвинулись и стали прозрачными. Она вновь была посреди храма, но уже в окружении монахинь и послушниц монастыря. Они пели тот же прокимен. Анна оглянулась. На игуменском месте стояла матушка настоятельница. Она вначале приветливо улыбнулась Анне, а затем слегка погрозила ей пальцем: мол, не смей отвлекаться на службе.

Сознание возвращалось постепенно. Сначала мир ожил в звуках чьих-то голосов, шепота, скрипа и шуршания. Потом пришла память. Память о жгучей боли. Веки ее дрогнули, но открывать глаза было страшно. Казалось, если их открыть, вернется боль. В ее сознании продолжал звучать великопостный прокимен: «Положи, Господи, хранение устом моим, и дверь ограждения о устнах моих».

Пожилая санитарка, сидевшая возле ее кровати, отложила спицы с вязаньем и прислушалась. Не разобрав, что шепчет раненая, она встала и торопливо вышла из палаты.

Анна вновь услышала голоса и наконец решилась открыть глаза. Прямо над собою увидела склоненное лицо подполковника медицинской службы Смышлянского.

«Не уклони сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех», — мысленно произнесла Анна окончание прокимна, но губы при этом у нее дрогнули. Смышлянский подумал, что она собирается заговорить, и испуганно замахал рукой:

— Не разговаривайте, Анна Александровна, не надо! Лежите спокойно.

По щекам Анны потекли слезы, исчезая в бинтах, тугой повязкой обрамлявших лицо.

— Ну что вы, голубушка? Теперь-то чего? — пробормотал в растерянности доктор и обернулся к санитарке: — Надежда Ивановна, два кубика, пожалуйста, и можно дать теплой водички.

После укола и нескольких глотков воды Анна заснула. Когда проснулась, было уже утро. На побеленном потолке палаты играли солнечные блики. Она вспомнила, как ее старенькая няня, Анисия Егоровна, уверяла их с сестрой Олей, что это не солнечные зайчики, как их обычно называли, а свет, исходящий от Ангелов, когда они прилетают в чей-нибудь дом.

Снег лежал везде. На тротуаре, на крышах соседних домов, на деревьях. На попоне, прикрывавшей спину понурой кобылки, запряженной в сани. На картузе и сутулых плечах кучера, что ожидал седока напротив их дома. Даже пышные усы и борода извозчика были покрыты инеем.

Сестренки Берестовы, Оля шести и Аня пяти лет, уткнулись разгоряченными лбами в холодное оконное стекло. Ямщик дремал. Смешной кучер, как можно дремать на морозе? А может, он не кучер, а Дед Мороз? Оля и Аня прыснули смехом от такого нелепого предположения. Этого ямщика они видели много раз и раньше. Но где же тогда Дед Мороз? До того как прилипнуть к окну, они с визгом и хохотом носились по залу. Их мама, Анастасия Аркадьевна, вместе с горничной Полиной наряжала елку. Вначале девочки тоже помогали взрослым, пока можно было вешать игрушки на нижние ветки. Потом начали шалить. Анастасия Аркадьевна прикрикнула на них, а когда сестры присмирели, предложила им подойти к окну и попросить у Деда Мороза подарков на Рождество.

В доме Александра Всеволодовича Берестова, директора мужской классической гимназии, как и во всех прочих домах уездного города Кузьминска, готовились к встрече Рождества и нового, 1906 года. Менялись ковры и портьеры во всем доме. Этот ритуал неизменно совершался к Рождеству и Пасхе, чтобы подчеркнуть особую торжественность события. Дом действительно словно преображался, но Александр Всеволодович каждый раз подтрунивал над этим обычаем, называя его купеческим. Его супруга, Анастасия Аркадьевна, уязвленная иронией мужа, в долгу не оставалась:

— Милый мой, у тебя кругозор уездного дворянина. А между прочим, в Петербурге, в домах аристократов, к Рождеству и Пасхе тоже настилают праздничные ковры и меняют портьеры.

Анастасия Аркадьевна, дочь отставного полковника от инфантерии, получила образование в Петербургском пансионе благородных девиц. Она так никогда и не смирилась с пребыванием в глухой провинции и считала свою жизнь загубленной. Если она о чем-то беседовала с приходившими к ним гостями, то всякий раз поворачивала разговор к воспоминаниям о Петербурге. Александр Всеволодович и в этом случае не отказывал себе в удовольствии беззлобно подшучивать над столичной ностальгией супруги. К разладу в семье эти взаимные колкости не приводили, а лишь повышали тонус общего настроения.

Оля обернулась от окна:

— Мама, там нет Деда Мороза, только кучер один.

— А вы крикните, Дед Мороз вас и услышит, — заверила девочек Анастасия Аркадьевна.

— Дедушка Мороз, мне куклу!

— Хитренькая, я первая крикнула!

— Ну и что? Зато я громче.

Все закончилось очередной ссорой, и сестренки с плачем разошлись по разным комнатам.

Но, как гласит русская поговорка, «вместе тошно, а врозь скучно», и вскоре девочки, позабыв обо всех огорчениях, побежали на кухню посмотреть, что там готовит к празднику Агафья Федоровна.

Кухарка, вручив им по пирожку, тут же выпроводила, чтоб не мешали. Ох и вкусные пирожки у Агафьи — ароматная сладкая начинка и хрустящая корочка!

Сестры побежали к своей няне, Анисии Егоровне. Ее небольшая комната находилась как раз между кухней и лестницей, ведущей на второй этаж. У одной стены располагалась деревянная кровать, у другой — огромный сундук. Между кроватью и сундуком — маленькое оконце, выходившее на глухой двор, и потому в комнате всегда стоял полумрак. Но девочкам убогая каморка их доброй няни, где было много икон и разноцветных лампад, очень нравилась. Лики святых в мерцающем свете лампад казались живыми. Когда няня по-крестьянски молилась: «Святые угоднички Божии, молитесь о нас, грешных», сестры становились рядом на колени и тоже усердно отбивали поклоны.

Теперь же, влетев в комнату няни, Аня сразу подбежала к Анисии Егоровне, протягивая ей пирожок:

— Няня, откуси, очень вкусно.

Анисия Егоровна улыбнулась:

— Знаю, деточка, что вкусно, но сегодня сочельник и до первой звезды кушать нельзя.

— Ах, — огорчилась Аня, — а мы уже поели.

— Вы еще ангелочки, вам можно, а мне, грешнице, надо ждать.

— А почему надо ждать звезду? — допытывалась Ольга.

— Почему? Толком-то не знаю, а что сама слышала от людей, могу рассказать.

Девочки тут же уселись на сундук и замерли в ожидании.

— Так вот, — начала Анисия Егоровна, — было это очень давно. На небе вдруг появилась звезда. Да такая яркая, такая красивая, что глаз не отвесть. И стала та звезда по небу ходить, да людям рассказывать, что скоро, мол, родится на земле Христос — избавитель мира. Вот, мои касаточки, как все было-то. С тех пор весь христианский люд перед Рождеством на себя пост накладывает, а особливо накануне, в сочельник. Тут до первой звезды ни-ни.